Что привело к такой ситуации и есть ли у Украины шансы пройти зимний период без блэкаута, в интервью Depo.ua рассказывает кандидат экономических наук, автор более 50 научных работ в сфере теории энергетической безопасности и возобновляемой энергетики, постоянный член сети молодых лидеров по вопросам безопасности в европейско-трансатлантическом регионе, эксперт Украинского института будущего Андриан Прокип.
– Украинская атомная энергетика и гидрогенерация сейчас работают по полной, тогда как угольная генерация из-за нехватки угля производит значительно меньше энергии, чем обычно. Будет ли в таких условиях обеспечена бесперебойная поставка электричества, особенно в условиях низких температур?
– Здесь все зависит от нескольких факторов. Блоки тепловых станций работают фактически “с колес”. Ввиду того, что запасов угля на складах фактически нет, нельзя быть уверенным, что он будет своевременно появляться на станциях и посредством оперативного импорта — из Америки, Африки и других стран. Вторым фактором неопределенности являются погодные условия и температура, частично определяющие спрос на электроэнергию. Третье – это фактор импорта электроэнергии. Как мы увидели по событиям, когда произошло сокращение импорта электроэнергии из Беларуси, это тоже может создать определенные проблемы.
Следующий фактор неопределенности… Есть план работы атомных энергоблоков. Сейчас работают 14, и есть план запуска всех 15. И никогда нет уверенности, что что-нибудь не случится и блок не нужно будет вывести в ремонт. Поэтому если такая ситуация произойдет или будет ситуация с нехваткой топлива для теплоэлектростанций, у нас будет расти потребность в импорте электроэнергии. А достаточных гарантий, что импорт из России и Беларуси будет в нужном количестве, нет. Такая уязвимость украинской энергосистемы вполне может быть использована Россией как инструмент политического давления.
Учитывая дефицит угля, на некоторых станциях есть планы использовать газ — в первую очередь речь идет о Луганской ТЭС. А у нас газа – в обрез. И если будут существенные морозы, с нынешними ценами такая генерация будет обходиться очень дорого. С одной стороны, наша уязвимость в том, что нет достаточных запасов газа. С другой – вопрос цены этих ресурсов. И третье – возможности получения. В первую очередь, угля. Потому что Россия, как мы знаем, в предыдущие годы снабжала около 90% всего угольного импорта.
– Насколько рискованной является ситуация, когда будут задействованы все 15 блоков АЭС? Ведь в таком случае у нас не остается ресурса на случай остановки отдельных блоков.
– Сложно называть последствия этого катастрофическими, но дефицит нужно будет чем-то заменить. И если не будет импорта, то придется либо переходить на газ, которого нет и который очень дорогой, либо применять ограничения потребления. В таких случаях в первую очередь происходит ограничение мощностей для промышленности. Затем могут происходить отключения и других потребителей – по установленным графикам, во времена наибольшего потребления.
– Как это повлияет на экономику?
– Для экономики более ощутимы сейчас не ограничения в потреблении, а стоимость энергоресурсов. Это влияет на себестоимость продукции и общий уровень инфляции. И это сейчас ключевой фактор.
– По Вашему мнению, на фоне удорожания всех энергоресурсов верным ли было решение постепенно сокращать собственную добычу угля?
– Относительно угля ситуация значительно изменилась из-за потери Донбасса – раньше мы были им вполне самообеспеченны. И сейчас все запасы антрацитового угля, используемого в энергетике, находятся на неконтролируемых территориях. На контролируемых доступного запаса антрацита практически нет.
В 2011-2012 годах на повестке дня не стоял вопрос сокращения угольной генерации и были совсем другие прогнозы развития экономики и энергопотребления. Тогда приоритет придавался именно угольной генерации, а атомная определенным образом ущемлялась. Считалось, что это делали в угоду ключевому игроку — корпорации Рината Ахметова. Когда был утрачен контроль над территорией Крыма и части Донбасса, политика была пересмотрена и приоритеты сместились в сторону атомной энергетики.
В это время начали появляться экологические инициативы, но они не были определяющими. И угольный вопрос не является следствием климатической политики и климатических инициатив. Если посмотреть на ситуацию с выполнением экологических обязательств, у нас есть национальный план сокращения выбросов от энергетических установок. Речь идет о сокращении загрязнения окружающей среды от электростанций в целом, а также решении по отдельным тепловым блокам. Какая-то часть из них должна закрываться, а какая-то – модернизироваться путем переоборудования и установки соответствующих фильтров.
Потеря территорий, падение ВВП и потребление энергоносителей в 2014 году обусловили более низкий уровень экономического роста. Соответственно, не было ожидаемого роста загрязнения окружающей среды, поэтому мы вписывались в разработанный план. В то же время мы не вписывались в планы модернизации – системы очистки просто не устанавливались. Хотя в тарифах и закладывались суммы на эти обновления.
Что касается шахт. У нас на контролируемой территории осталось 33 государственные шахты. Но надо понимать, что все эти государственные шахты крайне неэффективны. Они все убыточны. И они обеспечивают только около 10% всей добычи энергетического угля. И вклад этих шахт в общий ВВП находится на уровне 0,2%.
Такая ситуация в значительной степени является следствием того, что во время приватизации частные собственники забирали лучшие шахты, а у государства оставались самые плохие. По сути – это токсический актив, проблему которого нужно решать. Но решение требует, с одной стороны, больших денег. А с другой – является очень социально чувствительным вопросом. И эта проблема касается целых регионов, где шахты фактически единственный источник доходов большинства населения. А все бизнесы там в значительной степени являются производными и зависимыми от угледобычи.
Разрешение этой ситуации требует больших усилий, денег и политической воли. У нас, к сожалению, этого всего нет.
– Эксперты, например экс-секретарь СНБО Владимир Горбулин, говорят, что отсутствие собственного антрацита можно компенсировать другим энергетическим углем, например газовым или бурым, имеющимся в наличии на украинских шахтах. Это, по их мнению, является одним из аспектов энергонезависимости, в первую очередь от России.
– После 2014 года на некоторых электростанциях произошли переоборудование блоков и перевод их с антрацита на газовый уголь, добываемый на шахтах на контролируемой территории. Теоретически это переоборудование можно было бы проводить и дальше, но здесь возникает вопрос наличия средств. Все эти станции, как уже говорилось, старые. Там уже и модернизировать нечего. Там нужно заново строить эти объекты. Но здесь мы упираемся в то, что средств на строительство нет.
– То есть смысла развивать шахты по добыче газового угля, по Вашему мнению, нет?
– Надо учитывать, что ни один частный внешний инвестор в угольную энергетику не заходит. И здесь возникает вопрос экологических норм… Если бы наши блоки в перспективе им отвечали, то они могли бы еще лет 20 спокойно работать. Но решение вкладываться в блоки, имеющие ограниченный срок использования, – сложный вопрос.
У нас, по сути, единственный проект строительства угольного блока есть на “Донбассэнерго”, куда собирались инвестировать китайцы. Там хотели строить современный блок, который бы отвечал в том числе и экологическим стандартам. Но это было еще два года назад, и я сейчас не слышу ни о каких шагах по продвижению этого строительства.
По этому пути пошли поляки. Год-два назад они запустили ТЭС, которую планируют использовать до 40-х годов. Следует учесть, что у поляков 80% энергетики – это уголь. И именно газовый уголь, а не антрацит, у них антрацита нет совсем.
– Если мы постепенно идем к сокращению тепловой генерации, то как быть Украине с балансировкой энергосистемы, ведь именно теплоэнергетика является инструментом сглаживания пиковых нагрузок. И в случае ее сокращения мы становимся еще более зависимыми от дорогостоящего газа, если начнем его сжигать в блоках, и от прямого импорта электричества из России и Беларуси. Чем мы можем заменить эту функцию ТЭС и ТЭЦ? Есть ли у Украины стратегия сохранения энергосамостоятельности?
– Действительно, это проблема, ведь тепловые станции являются ключевым инструментом в маневрировании энергосистемы. Конечно, можно было бы модернизировать существующие или строить новые блоки, которые будут удовлетворять требованиям и смогут работать еще много лет. Можно строить системы аккумуляции электроэнергии, можно развивать мощности гидроэнергетики. Но все это упирается в деньги. Таких денег нет ни у государства, ни у энергокомпаний.
Если оглянуться на последние годы, то единственное, что у нас строилось в энергетике, – это мощности “зеленой” генерации. А также были запущены два новых блока АЭС.
Привлекать инвестора здесь тоже не вариант. Ведь цены, по которым реализуется электроэнергия, недостаточны для возвращения инвестиций. Плюс государство позволяет в волюнтаристском режиме менять правила игры, что делает энергетический сектор как бизнес непрогнозируемым и рискованным.
Трезвой государственной политики в этой сфере у нас нет. Есть энергетическая стратегия 2017 года, утвержденная правительством Гройсмана… Но она достаточно пустая, это не стратегия, а в основном манифест, не дающий ответов на главные вызовы, а в конечном счете и морально устаревший. Сейчас разрабатывается новая стратегия, которая теоретически должна появиться в следующем году. Я думаю, что качественно она будет несколько лучше. Но здесь возникает вопрос имплементации стратегии – будут ли, в частности, изменены популистские практики, которые имеют место сейчас. Беда в том, что эти тепловые электростанции отработали свой ресурс. Плюс имеем крайне изношенную инфраструктуру, особенно когда говорим о теплоснабжении. По сути, чтобы выйти из этой патовой ситуации, нам нужно какое-то большое энергетическое строительство, и оно требует понимания, где брать на это деньги. Но нет ни денег, ни понимания.
– Как, по Вашему мнению, мы должны удовлетворять потребность в балансирующих мощностях, которые сейчас выполняет именно тепловая энергетика?
– Конечно, стоило бы двигаться в сторону других технологий. Есть у нас проекты построения гидромощностей. К примеру, Каневская ГАЭС мощностью в 1 ГВт… Эти проекты разрабатываются давно, но они остаются на бумаге. Нам сейчас срочно нужно около 2 ГВт балансирующих мощностей. И подобные гидроэнергетические проекты могли бы эту потребность перекрыть.
Поэтому если строить что-то новое, стоит строить те мощности, которые не будут нас ставить перед будущими вызовами, в том числе и в части экологических обязательств.
– Еще один важный аспект – пребывание украинской энергосистемы в составе объединенной сети с Россией и Беларусью. Насколько обоснованной и в целом реальной является идея отсоединения от нее и вхождения в европейскую?
– Мы действительно сможем и импортировать, и экспортировать электроэнергию в пределах европейского рынка. Но речь пойдет о совсем другой модели ценообразования. В период пандемии, например, цены там были ниже, чем в Украине. Сейчас, в период ценовых шоков, они выше. Украине это даст снижение зависимости от России, которая, конечно, не хочет, чтобы мы отсоединялись, чтобы не упускать возможности политического давления.
Кроме того, это усилит конкуренцию на нашем рынке. Если посмотреть на сегодняшнее состояние, то мы увидим, что оно закреплено за несколькими игроками: в первую очередь, за “Энергоатомом” и структурами ДТЭК. А в случае, когда мы выходим на европейский рынок, доля наших компаний становится очень малой в общем балансе. И мы открываемся для соседних стран. Соответственно, для украинских компаний будет меньше возможностей для злоупотреблений своим положением.
Следует понимать, что это будет исключительно рыночное ценообразование. Для европейских стран неприемлема такая практика, когда цена для населения занижена из-за государственного регулирования.
Также в этом контексте следует понимать особенности рынка этих стран. Если мы говорим о Польше – там 80% генерации являются угольной. Конечно, у нее неплохие показатели, поскольку это новые и эффективные блоки. И себестоимость производства электроэнергии там может быть ниже, чем в Украине. Но самой низкой по себестоимости из окружающих нас стран является электроэнергия в Словакии. Это значит, что мы не станем лидером по экспорту и сколь-нибудь мощным игроком на европейском рынке. Но и не станем импортозависимыми. У нас будут перетоки: в какие-то часы мы будем импортировать, в какие-то – экспортировать.
– А если говорить о более короткой перспективе: какими могут быть тарифы на электроэнергию в следующем году?
– Экономические предпосылки для роста есть. Не так, как с газом, там все более критично. Плюс власти подписали меморандум с МВФ об установлении единого тарифа для всех потребителей.
Но нужно учитывать, что власти будут пытаться сдерживать цены. Особенно в предвыборный период. Думаю, что наиболее вероятным сценарием будет частичное повышение тарифов, которое не будет особенно ощутимым для населения. Но каким можно будет прикрываться как фиговым листом перед МВФ, мол, смотрите, что мы сделали.
Читайте также: Временные администрации для предотвращения блэкаута: Как власти хотят отжать энергетический бизнес у Ахметова.
