Пресловутая европейская доктрина социальной солидарности перед лицом испытаний выглядит не более чем лицемерным трюком сознания европейских политиков и высокомерной репликой «общества посвященных».
Но это не вполне заслуженное самоуспокоение. Во-первых, хотя европейская доктрина социальной солидарности проповедует справедливость и равенство, за этим фасадом скрывается «общество посвященных», которое потрясающе несправедливо в верхней части спектра доходов. Представители элиты государства всеобщего благоденствия обычно получают лучших врачей, лучшие места на концертах, лучшие квартиры в лучших районах и так далее из-за упрямого отказа Европы использовать цены и рыночный механизм для распределения ключевых товаров и услуг.
Во-вторых, хотя позор Нового Орлеана никогда не мог случиться в Европе, тем не менее европейская социальная солидарность обходит стороной малообеспеченные группы, не давая им в достаточной мере пользоваться плодами экономического роста. Это, возможно, самая очевидная слабость государства всеобщего благоденствия. Достижение целей европейской социальной солидарности слишком часто обеспечивалось за счет дорогостоящего в экономическом смысле прямого вмешательства в рынок труда, а не более нейтральными по отношению к рынку способами.
Например, чтобы защитить рабочих от увольнений, европейские государства сделали так, чтобы фирмам было трудно уволить их. Но того, кого нельзя уволить, нельзя и принять на работу, а тот, кого не примут на работу, не станет увольняться. Это означает, что безработные не смогут трудоустроиться (даже при том, что для них есть полезная работа), а работники, у которых работа есть, не будут переходить на потенциально лучшую. Неизбежный результат — постоянный высокий уровень безработицы и застой рабочей силы.
Так не обязательно должно быть. Социальное перераспределение может осуществляться путем налоговых мероприятий, а не прямым вмешательством на рынке труда. Именно таким образом это и делалось в ранний период существования государства всеобщего благоденствия. Но по мере того как «революция расширения прав» набирала обороты в 1960-х и 1970-х гг., профсоюзы начали придерживаться позиции, что работник имеет право не просто на работу, а на работу в том регионе и в той фирме, которую выберет. Такая разновидность государства всеобщего благоденствия оказала губительное воздействие на занятость в Европе и ее экономический рост.
Наконец, хотя левые в Европе хвастливо провозглашают после «Катрины»: «Слава богу, что у нас есть наша социальная солидарность», — существуют значительные сомнения даже относительно того, что на самом деле означает «наша». Национальная однородность государств Европы уменьшается, и иммигранты бросают все больший вызов социальной солидарности, в то время как Европейский Союз в целом оказывается вот перед какой дилеммой: должен ли голландец из Амстердама чувствовать такую же солидарность с греком из Афин, как и с голландцем из Роттердама?
Этот вопрос вновь возвращает нас к теме «Катрины». После урагана много было сказано и написано о том, как мало американцам дела друг до друга. И, конечно, нельзя отрицать, что трудно заставить жителей штата Нью-Йорк, Мэн или Юта с энтузиазмом отдавать свои средства на дамбы в Новом Орлеане — по крайней мере, пока не произойдет какой-нибудь ужасный кризис.
Но так ли уж по-иному обстоит дело в Европе? С энтузиазмом ли голландцы финансируют общественную инфраструктуру в Греции? А греки — проекты по водозадержанию в Нидерландах? Если взять ЕС как образец для сравнения, уровень социальной солидарности между государствами, входящими в его состав, не особенно будет отличаться от уровня социальной солидарности между американскими штатами.