Чтобы стать мастером, надо бороться, пожить в изгнании, начать с нуля, возродиться, как птица Феникс, и вернуться, чтобы снова и снова возрождать.
Может, это о нем написал его друг Окуджава: «Каждый пишет, как он дышит». А когда дыхание перекрывали, открывалось новое. И в этом плане он счастливый человек — его дыхание совпало с основными периодами жизни его родной страны: оттепелью, стужей, листопадом.
Первое дыхание: из актера в режиссеры. Оттепель
В 1963 г. в свои 46 лет после безоблачного амплуа лирического любовника Любимов как режиссер поставил со студентами «Доброго человека из Сезуана» Брехта. Спектакль был запрещен с формулировкой «народ не поймет». Но народ понял. И Любимов через год возглавил Театр на Таганке, который потом назовут «островом свободы в несвободной стране».
Люди пребывали в состоянии эйфории и жили надеждами на лучшее будущее. А Любимов ворчал и предрекал: «Оттепель! После оттепели всегда бывают заморозки. Об этом не следует забывать». Он не был циником и пессимистом и никогда не считал себя политиком. Но был художником и видел глубже и дальше многих. Время показало, насколько он был прав.
Второе дыхание: из героя в эмигранты. Стужа
В начале 1980-х гг. Театр на Таганке переживает череду запретов. Любимов остался последним из тех, кто сопротивлялся на поле боя до конца. Но его лишают должности худрука и советского гражданства.
За годы вынужденной эмиграции Юрий Любимов много работал на Западе. Называл Достоевского «кормильцем»: «Он меня в буквальном смысле кормил, ведь я его много ставил в Лондоне, Германии, Австрии, Америке, Италии».
Его постановки «Преступления и наказания» удостоены высших театральных премий, «Бесы» в исполнении артистов лондонского театра «Альмида» гастролировали по всей Европе, в том числе в парижском Театре Европы по приглашению Джорджо Стрелера. По приглашению Ингмара Бергмана в стокгольмском Королевском драматическом театре Любимов поставил «Пир во время чумы» А. Пушкина (1986) и «Мастера и Маргариту» М. Булгакова (1988). Ставил оперы на лучших сценах мира. Был везде востребован и желанен.
В принципе, сюжет не новый: мастера надо было вытолкнуть из родного отечества, чтобы он приобрел мировое имя. И с ним вернулся на родину. Но уже в другом качестве.
Третье дыхание: из мастера в патриархи. Листопад
В начале перестройки Любимов был приглашен в Москву, получил обратно и театр, и паспорт. Восстановил все запрещенные спектакли. И возродил старые — того же «Человека из Сезуана» Брехта. От перестройки в эйфорию не впадал: «Надо сперва решить, что строить, а потом уже перестраивать». Повоевал с губенковской оппозицией, пережил раскол театра, обновил и омолодил труппу, сделав резонную ставку на своих студентов.
Сейчас у Любимова — «болдинская осень» 88-летнего энергичного гения. Последняя премьера Театра на Таганке — спектакль «Суф(ф)ле» по мотивам Ницше, Кафки, Беккета и Джойса. В середине спектакля есть жестокая фраза: «Старость вступает в последнюю битву с Богом и всегда проигрывает ее». С этим афоризмом не поспоришь. Но те, кто был на спектакле, наблюдали если не победу, то, по крайней мере, вдохновляющую ничью мастера. И в такой неравной схватке он как никто имеет право на потрясающую ничью. Потому что даже в своей осени продолжает удивлять и утомлять коллег феноменальной работоспособностью, уверенностью, доблестью, вечной готовностью к борьбе, расположенностью дерзить, драться и побеждать.
Главным для Любимова всегда была работа. И, конечно, негласные правила: не мешайте жить и работать. Не мешайте быть самим собой. Для этого у него есть свои эксклюзивные рецепты, которыми патриарх не против поделиться.
Рецепт 1. Не путайте божий дар с яичницей
«&»: Вас раньше называли диссидентом, к театру прилепили ярлык политического, хотя все это не совпадало с вашим мировоззрением — ваши разногласия с советской властью были скорее эстетическими, чем политическими. Сейчас, по крайней мере, вам не нужно доказывать, что вы другой. Или рыночные отношения влияют и на вас?
Ю. Л.: Дело в том, что у нас чрезвычайно политизированная страна. Мы все время и во всем, надо или не надо, ищем политику. То, что к Таганке был приклеен ярлык политического театра, я вообще считаю недоразумением. Зачем мне было придумывать политический театр, если его придумал Брехт? Для меня идеальный вариант, когда власть и художник существуют параллельно, сами по себе. Все мы привыкли мыслить глобально и эпохально. Я же люблю все говорить от своего имени и все рассматривать с точки зрения самого себя. Поэтому и нынешние рыночные отношения на меня влиять не могут. Я создаю свой мир. В нем находит отражение все то, что я наблюдаю, мои тревоги, мои привязанности. Мне кажется, что своей работой я могу это выразить. Когда на Западе меня спрашивали: «Вы у нас работаете по-другому, чем в Советском Союзе?», я говорил, что точно так же, как и в Театре на Таганке. Мне всегда удавалось удержаться от того, чтобы не идти на поводу у публики, слава богу. Спектакли я ставил и ставлю исходя из своего чувства и вкуса в надежде, что если меня что-то задевает, то это будет интересно не только мне, но и другим людям.
«&»: Вас всегда считали властным режиссером и даже обвиняли в деспотизме. Вы до сих пор ратуете за дисциплину и режиссерский театр?
Ю. Л.: Считаю это надуманной проблемой. И не понимаю, почему путают божий дар с яичницей и до сих пор спорят на эту тему. Театр представляет фигура режиссера. Иначе не бывает: если нет сильного режиссера, нечего создавать театр. И вообще это разные профессии — актерская и режиссерская. Это так же, как блестящий музыкант не стесняется сказать: «Я исполнитель и боготворю великих композиторов, которые дают мне возможность выразить себя». Но вот почему-то некоторые наши актеры этого не понимают. И предпочитают чувствовать себя наравне с режиссером. А режиссер в театре — это человек, который организует всю работу, чтобы воплотить свой замысел. И во время работы актеры должны делать то, что я прошу. Потом уже обсудим, как это делают хорошие английские актеры, работая перед премьерой по 9 часов в полную силу, и не жалуются. А наши — как хилые цветки. Я говорю: «Устал — отдохни. Но только в свободное от работы время».
Я не считаю себя деспотом, наоборот, даже очень мягким человеком. Дисциплина нужна не только театру. Сейчас в условиях терроризма и кошмарной экологии на нашем шарике без дисциплины мы все погибнем вместе с шариком.
Рецепт 2. Вместо теплого лучше предпочесть горячее или холодное
«&»: Когда вы работали на Западе, влияло ли там что-то на вашу художественную личность в негативном плане или все воспринималось «на ура»?
Ю. Л.: Да, это было и сейчас есть. Консерватизм публики. И когда художник несамостоятелен, не сильный как личность, он может начать уступать. Он может стараться угождать публике, чтобы иметь успех. Я же всегда старался быть самим собой. Не понимал и сейчас не понимаю, почему всех смущает прекрасная простая мысль, что нужно начинать с себя? Есть старая пословица: «В чужом глазу соломинку ты видишь, а у себя не видишь и бревна».
«Я всегда искал свою эстетику, свой взгляд на мир и свое право это выражать. И сейчас эти проблемы для меня актуальны».
В Англии по данному поводу разговор был. Я говорю: «Так написал Достоевский, это его христианские убеждения. И не только его. Весь Толстой — на этом. На этом — Ганди. Почему это такой протест у вас вызывает?» Это же библейская цитата — «будь холоден или горяч». По-моему, мысль очень мудрая, потому что неисчислимые бедствия происходят в мире из-за равнодушия.
Самый страшный человек — человек равнодушный. Потому что большое количество равнодушных людей дают возможность злым людям делать все что угодно. Им почему-то все это кажется банальным, наивным и смешным. Хорошо, что у нас зритель более чуток к честности художника. Люди сразу чувствуют, кто не карьеру делает, а честно служит искусству. И публика всегда удивительно благодарна тем людям в искусстве, которые духовную жажду утоляют.
Рецепт 3. Если есть спрос — значит выживешь
«&»: Вам как режиссеру помогала дружба с коллегами из других стран во время противостояния с властями?
Ю. Л.: Это тогда очень поддерживало. Потому что в театре ведь работаешь как каторжный — с утра до ночи. И рад, когда выйдешь на воздух. Сидишь в пыли, в темной дыре этой, все время что-то выдумываешь. Вдруг смотришь — оказывается, есть божий свет. Жизнь театра годами замалчивалась. Все делали вид, что такого театра нет и что меня нет тоже. И когда приезжали знаменитые коллеги, это очень поддерживало. Во время моего пребывания в эмиграции, в космосе открытом, тоже очень поддерживало их участие. И потом я понял свою причастность к мировой культуре, и это было приятно. А некоторые люди стали просто моими друзьями. У меня были очень приятные беседы с Виларом, Марешалем, Барро, Питером Штайном.
«&»: Есть ли у вас свой рецепт поиска сил, когда руки опускаются, и что вам дало возможность выжить?
Ю. Л.: Думаю, судьба. Бог помог. Потому что недаром Высоцкий мне песню сочинил: «Скажи еще спасибо, что живой». Близкие друзья мне говорили: «Вообще непонятно, каким образом ты существуешь». Произошло какое-то чудо непонятное. Но вообще-то я нытье не переношу. Чтобы не пропасть, надо было самому делать себя и свою жизнь. Сделал. И к тому же меня спасла работа. Ведь работа в эмиграции у меня была хорошая. А этого достичь не так легко. Я же в свои 64 года остался на Западе что называется «в чем уехал» — с двумя чемоданами, женой Катей и маленьким сыном. Мне пришлось начинать все с нуля. В моей записной книжке были расписаны подряд много контрактов. Приходилось очень много работать. Надо было поставить на ноги и семью, и себя. Ставились по три-четыре спектакля в год. Одних опер штук тридцать за семь лет поставил. Я тогда называл себя «оперуполномоченным». Чтобы прокормить семью, мне пришлось мотаться по всему свету. В итоге сын Петя свободно владеет шестью языками. Мне некогда тогда было заниматься модным словом — «ностальгия». Пахать надо было по-черному. Это у нас могут сказать: «повторяется». А на Западе: «Есть спрос — значит выжил!».
Рецепт 4. Любите форму — содержание подтянется
«&»: Известно, что и сейчас вы работаете по 15 часов в сутки. Что вам помогает поддерживать форму?
Ю. Л.: Гены прежде всего. На здоровье мне грех жаловаться. И дед, и отец у меня были старой крестьянской закалки — крепкие ярославские мужики. Я многому научился у своего деда, в том числе «держать удар». В юности я боксом занимался. Сейчас спасает йога и медитация.
Нередко повторяю: любите форму — содержание подтянется. Это касается и искусства, и жизни. Потому что в искусстве (как и в жизни) важно сохранить самого себя. Свою независимость. Слово банальное, затрепанное, но все же — красивое. Я и сейчас ищу свою форму, никого не копирую. Но главное, так у меня судьба сложилась, что я не делаю то, что мне неинтересно. А уж если начинаю делать, то постепенно втягиваюсь и все равно стараюсь делать максимально все, на что способен, вкладывая всю свою энергию. К тому же я ведь не только отдаю энергию, но и получаю ее в театре от других. Мои молодые актеры меня омолаживают.
«&»: Что, с вашей точки зрения, в дальнейшем произойдет с театром, культурой, миром?
Ю. Л.: Я не считаю себя пророком, хотя редко ошибаюсь. Самое страшное сейчас, что никто никому не нужен. Это беда не только России, но и всего мира. У человечества появилась бредовая идея переезда на Марс. Значит, здесь, у себя дома, мы так все загадим, что придется бежать на другие планеты? Надо научиться хотя бы чистить за собой, чтобы не было разрухи. И не надо меня обвинять в том, что я не люблю свою страну. Мне просто всегда был чужд казенный пафос. Можно сколько угодно кричать о своем величии, только криками его не возродить.
С театром, думаю, ничего не случится, потому что это искусство без технологий, общение «глаза в глаза». Чтобы общение происходило, необходимо постоянно искать формы. Спектакли должны быть сильные — в смысле энергии. И короткие.
Суровое сейчас время для культуры. А дальше, наверное, станет еще сложнее. Но надо помнить, что любая культура во всех ее проявлениях — непредсказуемая вещь. Как здоровье человека, как температура воздуха или вообще погода. Поэтому делать прогнозы — дело неблагодарное. Из опыта знаю, что зрители хоть и не дежурят ночами возле билетных касс, но все-таки зал заполняют. Это обнадеживает. И мне кажется, что сейчас самое главное, чтобы каждый делал свое дело на своем месте. А что будет дальше — посмотрим.
«Не мешайте быть самим собой!» Юрий Любимов, актер, режиссер, основатель и художественный руководитель Московского театра на Таганке. В 1936 г. поступил в училище при Театре им. Вахтангова. С 1941 по 1946 год служил в Ансамбле песни и пляски НКВД и прошел с ним через всю войну. С 1946 по 1964 год сыграл свыше 30 ролей в Театре им. Вахтангова. Параллельно с работой в театре Юрий Любимов много снимается в кино. Всего у него более двух десятков актерских киноработ. В начале 1960-х становится преподавателем театрального училища им. Щукина. В 1963 г. со студентами третьего курса поставил спектакль «Добрый человек из Сезуана» Б. Брехта, и через год, 23 апреля 1964 г., этим спектаклем в Москве открылся новый театр — Театр на Таганке. С этого момента начинается стремительный и мощный режиссерский взлет Юрия Любимова. В 1980-83 гг. власти запрещают несколько спектаклей подряд. В 1984 г. Ю. Любимова освобождают от должности художественного руководителя созданного им Театра на Таганке и лишают советского гражданства. В 1988 г. Юрий Любимов возвращается в Москву и восстанавливает запрещенные прежде спектакли «Борис Годунов» и «Владимир Высоцкий». Через год ему вернули советский паспорт, а его имя как художественного руководителя и постановщика спектаклей спустя шесть лет вновь появилось на афишах Таганки.
