Глубокое погружение

Как бы вы ни были наслышаны о психоанализе, практическое знакомство с ним может стать потрясающим открытием и процедурой, полезной для внутренней гигиены.

Кабинет ректора Международного института глубинной психологии Светланы Уваровой состоит из двух частей. Одна из них – со столом, стульями и телевизором – предназначена для формальных встреч. Вторая скрыта за перегородкой, но именно она дает понять, в каком учреждении вы находитесь. Зная, о чем пойдет речь, ректор пригласила меня именно туда. После тридцати минут разговора, в течение которых я постоянно косился на пребывающую в боевой готовности психоаналитическую кушетку (вот, значит, она какая!), моя собеседница произнесла: «Хорошо. Мне тоже нравится эта идея. Мы проведем одну-две встречи, и вы подробно расскажете о себе (в психоанализе это называется «первое интервью»). Затем будете говорить все, что приходит вам на ум, не отбирая и не критикуя свои мысли (метод «свободных ассоциаций»). У нас может получиться, а может – нет. Из-за того, что время эксперимента ограничено, я не стану затрагивать глубинные слои вашей психики, чтобы избежать возможности психологической травмы. В основном все будет касаться вашей работы. Вы к этому готовы?». После этих слов я почувствовал, что наш разговор перестает быть просто беседой любознательного журналиста с гостеприимным психоаналитиком и поворачивает в какую-то неизвестную и, возможно, немного опасную область. Во всяком случае все было очень серьезно.

Старинная русская традиция. Как известно, психоанализ был «зачат» на софе венского психиатра Зигмунда Фрейда в конце XIX в. Академические умы Европы встретили его идеи сильным сопротивлением. Зато Российская империя, переживавшая Серебряный век своей культуры, приняла психоанализ легко и с воодушевлением. В начале XX в. посещение психоаналитика было своего рода обычаем. С благоволения высшего руководства Страны Советов этот обычай просуществовал до 1929 г.: после того как главного покровителя красного фрейдизма Льва Троцкого выслали за рубеж, история психоанализа в СССР была насильно завершена. Объяснение психических процессов, происходящих в душе советского человека, возложили на физиологическую теорию Павлова, а помощь тем, кто проваливался под тонкий лед сознания, превратилась в еще одну форму репрессий.

Когда в 1990-х идеи психоанализа снова стали доступны, чтобы их принять, понадобилась не столько открытость Серебряного века, сколько ценимое в век информации умение обнаруживать суть среди огромного количества второстепенных сообщений.

Метод свободных ассоциаций. После двух психоаналитических интервью, на которых я описал несколько видов психического дискомфорта, отвлекающего меня от общего великолепия жизни, пришло время опробовать кушетку. Откровенно говоря, накануне сеанса я чувствовал себя так, будто жду приема у стоматолога, опасливо ощупывая языком огромную запущенную дырку в коренном зубе. Роль дыры в данном случае исполняли многочисленные психологические проблемы, которыми, как я полагал, было доверху набито мое разросшееся, истерзанное и опухшее за годы интеллигентской жизни бессознательное. Хотя ситуация была как будто учебной, к тому же существовал уговор «не интерпретировать слишком глубоко», я не мог избавиться от волнения.

Техника свободных ассоциаций на первый взгляд выглядит довольно просто. Клиенту предлагается лечь на кушетку, а аналитик садится в кресло в изголовье. Сеанс терапии напоминает беседу, в ходе которой лежащий на кушетке человек говорит абсолютно все, что приходит ему на ум. Свободные ассоциации клиента являются основным материалом для получения информации о том, что творится в его бессознательном. Интерпретация этих ассоциаций – главный инструмент психоаналитика, если угодно – рука помощи, за которую клиенту надо было ухватиться самому.

Не отбирать и не критиковать. «Говорить все, что приходит на ум, не критиковать и не отбирать мысли», – повторил я про себя слова инструкции, ложась на кушетку. Откровенно говоря, это правило беспокоило меня больше всего. Я опасался, что во время сеанса мне взбредет выругаться матом или сказать что-то обидное и грубое Светлане. Как написал бы какой-нибудь беллетрист: «От этих мыслей его бросало в холодный пот, но отступать было поздно, и он отдал развитие ситуации на усмотрение Господа Бога».
Как я и предполагал, свободное ассоциирование оказалось совсем непростым занятием. В течение первых пяти минут мне удалось выдать несколько замечаний относительно удобства своей позы. Я отметил, что часы тикают слишком громко, а подушка скользкая. Затем сообщил, что не могу поймать ни одной мысли, после чего окончательно затих. «Похоже, вы усиленно стараетесь уловить свои мысли», – произнесла Светлана через некоторое время. «Это правда, – ответил я. – И знаете, меня беспокоит, что мне сейчас захочется сказать что-нибудь неприличное. Не то чтобы я сильно хотел это сказать, но есть какой-то спортивный интерес: смогу ли произнести?» «Что вам мешает?», – спросила Светлана. Подумав, я ответил: «У меня такое ощущение, будто за этим последует серьезное наказание…». Когда через пару минут мне все-таки удалось выдавить запрещенное слово, я почувствовал, как мое тело сжалось, словно ожидая удара. Я сказал это еще раз. Еще и еще… Я произносил слова, на которые с трудом решался даже не в самом приличном обществе, сообщая о попутных мыслях и физических ощущениях. Это было похоже на путешествие по запретной зоне. Как будто ты перелез через забор охраняемого сада и каждое мгновение ждешь окрика сторожа. Однако сторож не появляется, и ты продолжаешь движение вперед, назад, на месте, по кругу… Делая короткие осторожные шаги, я неожиданно попал в свою сокровенную фантазию, о существовании которой раньше не догадывался. В какой-то момент я даже заплакал. Возможно, от того, что смог высказать ее вслух. «Думаю, сегодня мы можем закончить», – сказала Светлана Уварова.

Что осталось за рамками. Через неделю в этой же комнате мы подводили итоги. «Понятно, что многое осталось за рамками этого короткого эксперимента, – комментировала Светлана. – У нас не было возможности для интерпретации, чтобы вы могли увидеть в себе что-то еще более ярко. Мы не стали анализировать, почему вы говорили именно эти слова и именно в моем присутствии. Психоанализ на самом деле способен открыть большое количество ресурсов для каких-то изменений. Например, мы можем извлекать на поверхность травматические переживания или повторяющиеся в жизни конфликты и получать новый опыт, позволяющий действовать совершенно иначе». Я в знак согласия кивал головой. Разумеется, я понимал, что мое кратковременное пребывание на кушетке исчерпывает какой-то даже самый маленький раздел психоанализа. Но три пункта получили серьезное подтверждение.

1. Слово действительно имеет колоссальную силу, способную в буквальном смысле скрутить ваши мышцы.

2. Несмотря на шуточки Вуди Аллена, старый добрый психоанализ на самом деле работает.

3. Тот, кто ложится на кушетку, должен сильно хотеть изменений и быть готовым хорошо для этого поработать.

Если выбранный вами метод самосовершенствования требует исполнения пункта 3, это хороший знак, свидетельствующий о том, что вы на правильном пути или, по крайней мере, находитесь недалеко от него.

Психоанализ и деньги Светлана Уварова, ректор Международного института глубинной психологии: – Если у человека нет денег, то психоанализ невозможен. И не только потому, что психоаналитику нужно зарабатывать. Деньги – это универсальный общечеловеческий символ, определяющий для клиента ценность того, за что он платит. У той и другой стороны должно быть ощущение значимости и комфорта, которое обеспечивается суммой. Если платить мало, то возникает вероятность того, что вы по какой-либо причине, кажущейся вам достаточно обоснованной (хотя на самом деле против процесса может работать бессознательное сопротивление) пропустите следующий сеанс. Очень условная стоимость психоанализа на Западе – 30% от дохода клиента. Естественно, она серьезно корректируется в зависимости от конкретного случая.