Так считает композитор и философ Владимир Мартынов. И это заявление касается не только музыкантов.
Владимир Мартынов никогда не уставал задавать вопрос: что такое музыка? И всякий раз, получая новый ответ, он использовал его как руководство к действию. Такая стратегия лишила его карьеры академического музыканта и однажды заставила полностью отказаться от музыкального творчества. Зато он сохранил близкие отношения с истиной. А эта интимность дорогого стоит.
Шторки открываются
«В начале 1950-х на вопрос, что такое музыка, можно было ответить очень просто, – рассказывает Мартынов. – Достаточно было поставить пластинку Бетховена, Гайдна и др. Конкурс Чайковского в 1958 г. был всесоюзным схождением с ума по классике. И даже те, кто, по большому счету, был от нее далек, считали себя фанатами Ван Клиберна (американский пианист, первый победитель конкурса им. П. И. Чайковского. – Прим. ред.). Таким образом, классический композитор был единственным игроком на поле серьезной музыки, а все, что выходило за пределы, очерченные Бетховеном, Шостаковичем и иже с ними, считалось легкой музыкой, то есть облегченным вариантом той же серьезной музыки.
Рожденный в 1946 г. в семье советского музыковеда, Владимир Мартынов начал сочинять музыку с шести лет и, взрослея, несколько раз переоткрывал для себя ее сущность. Этапы его личного развития были спровоцированы стремительным расширением музыкального мира, которое происходило во второй половине XX в. Сам Мартынов никогда не связывал себя только с одним из его сегментов.
«Первое раздвижение шторок произошло для меня во второй половине 1950-х, – вспоминает композитор. – В Москве побывал Ив Монтан (французский шансонье и киноактер. – Прим. ред.), стали приезжать из Америки джазовые музыканты. Во второй половине 1960-х я открыл для себя рок. «Сержанта Пеппера» Beatles нельзя было назвать легкой музыкой. А в начале 1970-х то, что делали Роберт Фрипп (основатель группы King Crimson), Питер Гэбриэл (Genesis), Джон Маклафлин (Mahavishnu Orchestra), я воспринимал как некое откровение, которое освободит музыку от конвульсий авангарда Штокхаузена, Булеза и др. Но шторки раздвинулись еще шире, когда во время этнографических экспедиций я познакомился с аутентичным фольклором. Для меня стало ясно, что композиторская академическая музыка – это не вершина развития музыки, не безбрежный океан, а довольно ограниченное пространство».
Позже в своих книгах Мартынов будет доказывать, что такие некомпозиторские системы, как фольклор, богослужебное пение, рок-музыка – равноправные участники музыкального процесса, которые рассчитаны на разные формы сознания и отношения с реальностью. Такое расширение кругозора стоило ему репутации благонадежного академического композитора. Впрочем, он был готов и к более радикальным трансформациям.
Пост наблюдения
Отказ от творчества и уход в церковную жизнь – этот поступок Мартынова, как ни странно, был подготовлен в Московской экспериментальной студии электронной музыки, куда молодой композитор поступил на работу в 1973 г. Здесь ведущие советские авангардисты (Шнитке, Денисов, Губайдуллина, Артемьев) осваивали английский синтезатор Synthi-100. Однако по вечерам в студию приходили востоковеды, философы, последователи великих гуру, адепты эзотерических школ, и религиозные вопросы обсуждались наравне с эстетико-музыкальными. Тем не менее большая часть жизненного пространства была погружена в удушливое состояние советского застоя. Из него за границу бежали многие музыканты, в том числе композитор Александр Рабинович, которого Мартынов считал своим единомышленником.
«Мой уход в церковь – это была, возможно, самая фундаментальная и глубокая форма эмиграции. Я вдруг абсолютно искренне почувствовал, что возможности культуры исчерпаны, и я больше не буду никогда сочинять (но потом это все переменилось). Вспоминаю один характерный эпизод. Мне надо было что-то процитировать из Шекспира, я начинаю перелистывать «Гамлета», и мне кажется, что это какой-то дурак написал. Вместе с тем, когда открываешь для себя «Добротолюбие» (сборник духовных произведений православных авторов IV-XV вв. – Прим. ред.), труды Симеона Нового Богослова, Дионисия Ареопагита и проч., настолько поражаешься, что все остальное теряет ценность. Церковь, конечно, отрицает музыку, если быть честным. Богослужебное пение – григорианика, знаменный распев – это совсем не музыка. Это, по большому счету, аскетическая дисциплина. Однако, пребывая в церкви, я получил возможность посмотреть на музыку как бы извне и начал серьезно размышлять о ее положении в современном мире. Это практически невозможно сделать, если ты находишься внутри процесса: пишешь, исполняешь и потребляешь музыку. Почему я вернулся назад? Потому что почувствовал: не могу соответствовать аскетической святоотеческой жизни в высшем ее проявлении. Оказалось не по зубам – можно и так сказать. Да и в стране ситуация стала меняться».
Шторки закрываются
В «Апокалипсисе» Иоанна Богослова есть слова, обращенные к ангелу Лаодикийской церкви: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «Я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг». Цитируя отрывок из «Откровения» в одной из своих книг, Владимир Мартынов описывает нынешнюю ситуацию в музыке. Главная проблема церкви Лаодикии состояла в самодовольстве: будучи несчастной, слепой и жалкой, она не осознавала себя таковой. То же, по мнению композитора, происходит и с современной культурой.
«Понимаете, в истории есть периоды, когда человеку открываются новые возможности и ему кажется, что они безграничны. Но потом происходит схлопывание всего. И мы живем как раз в такую эпоху. Во времена Бетховена, Шуберта и еще в начале XX в. «самовыражение» композитора давало некие истинные результаты. Композитор вносил свою точку зрения, переживал восторг открытия и дарил его слушателю. Но вся жизнь и развитие культуры построены так, что этот восторг исчерпывается.
Поэтому сегодня классическая музыка мертва в том смысле, что она ничего не может принести. Она превратилась в такой себе туристический объект – Нотр-Дам, Тадж-Махал или египетские пирамиды, на фоне которых каждый уважающий себя турист должен сняться. Но ведь и Тадж-Махал, и «Девятая симфония» задумывались для другого. В то же время и современные композиторы особо не радуют. Есть, конечно, отдельные вспышки, и, может быть, я просто злобной слюной брызжу, но в целом за последние несколько лет никаких открытий не было. Изменения грядут. В музыке, в науке, во всем. Но их надо не ждать, а подготавливать. Важно понять полную израсходованность, тупиковость цивилизационной парадигмы, в которой мы живем. Абсолютно ясно, что мир в том виде, в котором человек его создал, не будет иметь места в будущем и даже не имеет права на существование. Должен появиться некий прорыв, синтез, который сможет перенести нас на следующую эволюционную ступеньку».
Владимира Мартынова можно было бы назвать Иоанном Богословом от музыки, однако он с этой ролью вряд ли согласится. Во-первых, потому что никогда не дает прогнозов, во-вторых, не склонен изображать ситуацию в мрачных тонах, предпочитая осознанное и активное участие в ней. Гибель культуры – это всего лишь исчерпание ее возможностей. Пускай истина проявит себя другим способом. Если не привязываться к старому, это будет интересно.
Путь паломника
Владимир Мартынов – российский композитор, пианист, музыкальный теоретик. В 1970 г. оканчивает Московскую консерваторию. Поначалу проявляет себя композитором-авангардистом, однако со временем разочаровывается в авангарде и склоняется к эстетике минимализма. Интересуется восточными религиями и культурами, трудами христианских мистиков. В 1975-1977 гг. в составе разных коллективов исполняет музыку западноевропейского средневековья, собственные произведения, а также авангардные, электронные и минималистические пьесы Кейджа, Штокхаузена, Райли, Сильвестрова, Артемьева, Пярта и др. Увлечение арт-роком приводит его к основанию собственной группы «Форпост» в 1977 г. В 1978-м оставляет музыку, чтобы посвятить себя религиозному служению. Преподает в духовной академии Троице-Сергиевой лавры.
В 1984 г. постепенно возвращается к светской деятельности. Сочиняет музыку к фильмам («Михайло Ломоносов», «Холодное лето пятьдесят третьего», «Николай Вавилов» и др., в 2006-м работает с Лунгиным над фильмом «Остров»), сотрудничает с Театром на Таганке, Д. Приговым, Л. Федоровым («АукцЫон»). С начала 1990-х создает произведения «Плач пророка Иеремии», «Танцы Кали-Юги эзотерические» для инструментального ансамбля, «Смерть дикого воина» для струнного секстета и фортепиано на текст Д. Хармса, оперу «Дети Выдры» на стихи В. Хлебникова и проч.
В 2002 г. выходит центральное теоретическое произведение Мартынова «Конец времени композиторов». Главная идея книги об окончании истории европейской высокой профессиональной музыки была развита в его последующих трудах: «Зона Opus Posth, или Рождение новой реальности», «Время Алисы» и др.