Попрощавшись с образом человека-собаки, художник Олег Кулик нашел правду за пределами искусства, но сегодня снова им занимается. Какой смысл он видит в своей деятельности сейчас?
Олег Кулик не один раз менял свою жизнь и менялся сам. Он родился в семье киевского партийного руководителя, но сбежал от обеспеченной жизни в глухую российскую деревню, где прожил четыре года отшельником.
В 1990-х его узнали, как «злую собаку», которая кусает за ноги публику в крупнейших музеях мира. В середине 2000-х Кулик стал искателем религиозных истин. Сегодня он куратор масштабных арт-проектов, заботливый с художниками и гостеприимный с посетителями. Эти качества свели Кулика со столичной Mironova Gallery, за полгода реализовавшей два проекта с его участием. В интервью с «&» художник предстал отстраненным наблюдателем жизни.
В последнее время вы стали чаще бывать в Украине, в том числе благодаря сотрудничеству с Mironova Gallery. Вас другие киевские галереи раньше не приглашали?
Приглашали, но, как мне показалось, не очень уверенно. Понимаете, я ленивый художник. Мне говорят: «Давай что-нибудь сделаем». Я отвечаю: «Ну, давай». Потом еще кто-то говорит: «Давай?». Я снова: «Давай». Давай-давай, давай-давай… А здесь поступило конкретное, серьезное и заинтересованное предложение.
То есть, они больше шагов навстречу сделали?
Да. Понимаете, я не люблю делать выставку ради выставки. Все актуальное, горящее я уже высказал. Теперь мне интересна лабораторная работа в мастерской. Время суеты прошло. Было бы странно, если бы я в свои 50 продолжал суетиться.
Вы уехали из Киева в 19 лет. Какой вам тогда казалась Украина?
Когда уезжал, ненавидел ее. За то, что она такая консервативная, уютная, обволакивающая. И этот уют – это клей, не позволяющий тебе ничего сделать. Хотя в общем-то я понимаю людей, которые не борются с этим и живут нормально (здесь тоже есть свои бугорки и пригорки). Они принимают ситуацию, потому что другого не знают… В Москве, например, ситуация совсем неуютная. А сейчас она стала вообще чудовищно неуютной. Но зато там гораздо меньше лени, сусальности. Гораздо больше жесткости, конструктивности, динамики. Если ты можешь свой мир внутренний как-то немножко защитить, то для творческой реализации там гораздо больше возможностей получаешь.
Каким вам видится Киев сейчас?
Конечно, город сильно изменился. Он сохраняет этот уют, нежность, камерность. Но есть и интеллектуальная среда, которую я в юности не мог для себя найти.
Что скажете о современном украинском искусстве?
В Киеве появилось много молодых современно мыслящих радикальных людей. Но для искусства не просто важно, чтобы вот «эти» были и «те» были. Важна критическая масса, которая может изменить восприятие жизни. Не знаю, накоплена ли она уже. Здесь все еще очень много дизайна, украинского барокко, которое я ненавижу. Много сиюминутного, сделанного из каких-то модных трендов искусства. И при этом есть самодостаточные художники мирового уровня… Но, вы понимаете, я все-таки художник, и потому мне очень трудно говорить о других художниках. Я сам не до конца уверен в себе и в своих каких-то разработках.
Марат Гельман рассказывал, что вы прекратили «собачьи» акции после того, как придумали перфоманс, в ходе которого нужно было отрубить себе палец и скормить собаке.
Раз ты любишь животных и ешь их, то ты должен позволить им для равноправия съесть себя. Вот о чем это было.
И когда вы поняли, что не можете этого сделать, то отказались от образа собаки?
И перестал есть мясо. Знаете, собака – это был случайный образ, в который я как бы ввалился. Этот образ бежал впереди меня, я его догонял-догонял-догонял… А потом отпустил. Он как бы убежал. Закончилась история с собакой и началась история с богом.
После этого вы заинтересовались буддизмом, совершили несколько путешествий на Восток?
Буддизмом я интересовался очень давно, так же, как и суфизмом и вообще исламом, марксизмом, коммунизмом и т. д. Буддизм дал мне язык, позволяющий говорить о религиозном состоянии, сосредоточении. Дал технологию. Я много путешествовал. Жил в монастырях. Три раза ездил в Монголию. Получил несколько посвящений от лам, в том числе и от далай-ламы Кармапы XVII. При этом я все равно остаюсь в той культуре, в которой вырос и воспитан.
Можно ли сказать, что занятия духовными практиками вытеснили из вас на время художника?
Ну и такой был момент. Вся моя деятельность как будто ушла в прошлое. Я вдруг увидел ее в перспективе, как будто не я этим занимался. Вообще научился смотреть на многое со стороны. Буддийская практика предлагает сначала очистить свой взгляд. Ты не оцениваешь ничего, не делишь на плохое или хорошее, просто теряешь свое присутствие и наслаждаешься разнообразием и при этом гораздо больше видишь и понимаешь. Ты управляешь вниманием, можешь направить его на людей, на свои больные органы. Внимание есть то, что лечит. Современному человеку ужасно не хватает внимания, любви, заботы… У него есть все, кроме главного.
Может ли мистическая деятельность сочетаться с деятельностью современного художника? Или это параллельные миры?
Мистическая не может. Мистик все-таки сосредоточен на достижении возвышенных состояний (не соотносимых с этим миром) и пребывании в них с помощью молитвы, медитации. Но метафизик может, потому что занимается деятельной метафизикой и воспринимает мир как божественную кузницу.
То есть художник равен метафизику?
Хороший художник и есть метафизик. Он работает на стыке невыразимого и выразимого. Это двойная работа. Во-первых, он должен в невыразимом жить/быть. Во-вторых, постоянно выходить в этот мир, который должен его понимать и слышать.
Почему художник нервничает, психует, бьется за какие-то детали? Потому что выражает невыразимое, показывает большинству, что есть другая реальность на понятных детям образах. Изображает рай с помощью лего. Это всегда неблагодарная работа просветленного учителя и вечно тупого ученика.
Но, согласитесь, все-таки духовные практики и искусство противоречат друг другу?
Грубо говоря, они, конечно, противоречат. Медитации, молитвы, все религиозные практики – это зона последних истин, где ты достигаешь пределов этого мира. А искусство – зона предпоследних истин, которая тебя подготавливает к последним. Но это уже твое личное дело, пойдешь ты дальше или нет.
А зачем тогда эта зона, если смысл жизни можно реализовать с помощью конкретных духовных упражнений – йоги, медитаций Ошо, Гурджиевских танцев и т. п.?
Понимаете, мы живем в обществе, где для 80% людей шансон – высший момент духовного расслабления. Поэтому и необходимо искусство как переходное поле. Когда ты его перейдешь и приступишь к реальной духовной жизни-практике, конечно, искусство тебе не нужно будет. Но туда по-настоящему доберутся очень немногие. Так что не будем такими гордыми.
Блуждающая звезда
Творчество Олега Кулика традиционно относят к московскому акционизму – радикальному художественному движению 1990-х. Однако, по словам Анатолия Осмоловского, он был своего рода «блуждающей звездой», фигурой, которая всегда держалась особняком. После Кабакова и Булатова Кулик стал еще одним русским художником, которого хорошо знали на Западе. Он многократно участвовал в Венецианской биеннале и других крупнейших международных арт-форумах и музейных проектах.
Активная творческая жизнь для художника началась в 1986 г., когда он перебрался в Москву. В начале 1990-х Кулик был директором московской галереи «Риджина», где прославился изобретательной экспозиционной деятельностью и провокативными кураторскими проектами. Так, во время скандального перфоманса «Пятачок раздает подарки» (1992 г.) в галерее была зарезана свинья, а гости вернисажа получили по пакету с мясом. Сам Кулик объяснял, что таким образом «срывает маски лицемерия» и показывает любителям мяса, как еда появляется на их столах.
В 1993 г. «Риджина» не продлила с художником контракт, и Кулик оказался на улице в прямом и переносном смысле. Акционизм, которым он стал заниматься, предполагал взаимодействие со зрителем не только в галереях, но и в публичных местах. Этому целиком соответствовал образ человека-собаки, который Кулик впервые примерил на себя в ноябре 1994 г. Раздетый догола художник бегал на четвереньках по улице и яростно бросался на прохожих и машины. Каждое новое появление «собаки» (после Москвы были Цюрих, Стокгольм, Париж, Нью-Йорк) имело свою концепцию. В целом же, по словам самого автора, он хотел вернуть в искусство чувственность и брутальную сексуальность и пропагандировал уважение к животным. Многие перфомансы Кулика несли угрозу его здоровью, что можно считать вполне адекватной платой за право художника нарушать психологические и эстетические нормативы общества.
В начале 2000-х Кулик закончил для себя период акционизма. Он занялся духовными практиками и на некоторое время ушел из искусства. Однако в 2007-м стал куратором крупного арт-проекта «Верю» в центре искусств «Винзавод». В 2009 г. поставил ораторию «Вечерни Девы Марии» Монтеверди в парижском театре Шатле.