Николай Михайлович Амосов первым начал делать то, за что другие не брались. До его приезда в Киев 50 лет назад операции на сердце в Украине никто не делал. Он стал родоначальником отечественной кардиохирургии, лично спас тысячи жизней, обучил десятки хирургов, создал клинику, потом Институт сердечно-сосудистой хирургии. Для этого необходимо было иметь характер и силу воли, умение каждый день идти на риск.
Личность этого человека многогранна: академик, кибернетик, экспериментатор, философ и писатель. Научные интересы широки: от возможностей человеческого организма до потусторонних миров и параллельной жизни. Его всегда интересовали глобальные проблемы человечества. В этом его связь сквозь время с выдающимися учеными эпохи Возрождения, которые были универсальны в своих знаниях. Он мог бы стать знаменитым мыслителем или изобретателем. Но, подводя итоги своей жизни, на первое место поставил медицину: «Так прошла жизнь. Что в ней было самое главное? Наверное, хирургия. Операции на сердце я делал больным при угрозе скорой смерти. Часто в условиях, когда никто другой их сделать не смог бы. Конечно, у меня были ошибки, иногда они кончались смертью больных, но никогда не были следствием легкомыслия или халатности». Душевно ранимый человек, он всегда очень тяжело переносил неудачные операции. Бросал хирургию на несколько месяцев. И всегда возвращался после преодоления душевного кризиса к операционному столу, продолжая оперировать до 80 лет.
Чувствуя приближение старости, стареть не хотел. И как истинный ученый придумал свой эксперимент по преодолению старости, который провел на себе. Его идея была следующей: генетическое старение снижает мотивы к напряжениям и работоспособность, мышцы детренируются. Это еще больше сокращает подвижность и усугубляет старение. Чтобы разорвать порочный круг, нужно заставлять себя очень много двигаться. Что он и сделал. Эксперименту помешало его больное сердце. Злая ирония судьбы – человек, сделавший тысячи операций на сердце, сам оказался незащищенным именно в этом. В 1998 году немецкий хирург Керфер вшил Амосову искусственный клапан и наложил два аорто-коронарных шунта. Перед операцией Николай Михайлович успел закончить книгу воспоминаний «Голоса времен», где в заключение написал «Эксперимент закончен». Но жизнь продолжается. Он пишет книги, отвечает оппонентам, занимается наукой: обдумывает процессы самоорганизации в биологических и социальных системах, механизмы мышления, модели общества будущего.
«Живу активной жизнью, – констатирует Амосов. – Пользуюсь вниманием общества. А мотивом для работы является любопытство и чуть-чуть тщеславие». Его мысли всегда были интересны обществу. А сейчас тем более. Потому что он захватил два века: помнит, как в деревне включили первый детекторный приемник, а сейчас сам пользуется Интернетом.
Риск должен быть оправдан
«&»: Николай Михайлович, почему вы выбрали медицину делом своей жизни? Ведь вы любили технику – вашей дипломной работой было изобретение новой модели аэроплана, например?
Н. А.: Я всю жизнь был изобретателем, можно сказать. Изобретал в технике, изобретал в медицине. Сам процесс изобретательства меня всегда привлекал. Чем бы ни занимался, я всегда вкладывал в это творческую струю. Но война меня сделала хирургом-универсалом. Пули проходили где попало, и я оперировал абсолютно все: от головы до пяток. А потом постепенно сосредоточился на сердце.
«&»: Почему именно на сердце?
Н. А.: Сердечной хирургии в Украине не было. А она была нужна. Я же всегда гнался за всем новым, за тем, что необходимо. В Киеве стал работать в Институте грудной хирургии и туберкулеза. Очень много оперировал на легких, на пищеводе. Чем только ни занимался. А потом сосредоточился на сердце, потому что этим вообще никто не занимался. На конгрессе в Мексике я впервые увидел операцию на сердце с аппаратом искусственного кровообращения. Очень увлекся. Поскольку аппарат купить было невозможно, разработал собственный, который сделали на заводе. Вот тогда и пригодились мои инженерные знания. Год экспериментировали на собаках. А в 1959 году удачно прооперировали мальчика с тяжелым врожденным пороком сердца. И пошло-поехало… Стали делать все более сложные операции на сердце, мои помощники требовали: «Давай отделимся от этих туберкулезников!». Для этого мне пришлось идти в ЦК партии, к Щербицкому. Он ко мне очень хорошо относился. И мы отделились в самостоятельный Институт сердечно-сосудистой хирургии. Меня назначили директором. Я очень не хотел, но дело было важнее, поэтому не стал отказываться. Так я впервые в 70 лет стал директором. Сейчас бы предложили, ни за что бы не пошел. Представляю, как сегодня сложно моему преемнику, сколько всяких хитростей надо применять. Тогда все гораздо проще было.
«&»: Но тогда вы ведь перевели институт на хозрасчет. Легко было это сделать?
Н. А.: Нелегко. Тогда организация была такая: штатное расписание, количество персонала и ставки. Делаешь ты много или мало операций, все равно получаешь одни и те же деньги. Ребята работали много и хорошо. А получали мало. Хотелось, во-первых, увеличить количество операций, а во-вторых, чтобы все-таки люди больше зарабатывали. Тогда мы рассчитали, сколько стоит наша операция в среднем, чтобы платили нам за каждую операцию, а не по штатному расписанию. Создали трудовой коллектив. Со скрипом все решилось, опять через ЦК. И в результате количество операций мы увеличили вдвое и зарабатывать стали в полтора раза больше. Но главное – работать стали больше. Потому что сердечно-сосудистых операций и тогда, и сейчас в Украине и России по сравнению с Западом в десятки раз меньше делается. Мы просто серая страна в этом отношении.
«&»: Во всем мире это безумно дорогие операции. У нас оперируют дешевле. За счет чего?
Н. А.: При тех ценах, которые на Западе, наши граждане вообще бы не смогли оперироваться. Там операция по коронарному шунтированию сердца стоит $20-40 тысяч. Откуда у наших граждан такие деньги? Поэтому у нас те же операции стоят в 10 раз меньше, $2-4 тысячи. И дешевле мы лечим только потому, что несоизмеримо меньше платим персоналу. Медицинская сестра получает 120 грн., врач – 250 грн., а профессор международного класса – 400 грн. И все вокруг возмущаются, что у нас плохая медицина, говорят: дайте нам мировые стандарты! Но ведь нельзя за 2 тысячи оперировать так же, как за 20 тысяч. Потому что хоть и можно экономить на персонале, но все равно медикаменты, инструменты мы же покупаем по западным ценам. Не может медицина быть хорошей даром! И все это происходит еще и потому, что сейчас государство финансирует медицину в 4 раза меньше, чем до перестройки. Деньги совершенно мизерные.
«&»: Вы говорили, что стали оперировать сами, только когда видели, что никто другой не может. Сейчас выросли ваши ученики, вы следите за их успехами?
Н. А.: Конечно. Они выросли. И стали делать серьезные, сложные операции и с лучшими результатами. Самые сложные операции на сердце – это операции у самых маленьких детей, вплоть до новорожденных. Есть такие пороки сердца, которые надо оперировать немедленно, в первые дни появления на свет, иначе дети погибают. И вот мои ребята поехали в Канаду, США, Австралию, подучились там и стали здесь делать эти операции. А мы пробовали замахнуться на такие операции лет 20, и ничего у нас не получалось. Потому что мы тогда не могли обеспечить выполнение необходимых правил. Я добровольно ушел с директорства института в 75 лет. И мне приятно сейчас наблюдать, что институт стал лучше работать. Операций с искусственным кровообращением делают 1700 в год. Хоть по мировым стандартам это немного, но больше, чем было при мне. И мне доставляет очень большое удовольствие, что мои бывшие помощники стали хорошо работать.
«&»: Талантливым хирургом нужно родиться так же, как и талантливым писателем, например, или просто надо много работать над собой?
Н. А.: И то, и другое. Хирургия – это рукоделие. Как у хорошего слесаря руки должны быть хорошие, так и у хирурга, только – еще лучше. Это качество двигательной системы связано с генами. И что не менее важно – нужно иметь характер и силу воли, чтобы идти на риск. Весь вопрос только в том, чтобы риск не преувеличивал опасность операции, чтобы риск был оправдан. Например, у нас этот риск оправдан тем, что если мы не прооперируем, то никто не прооперирует. В Москву не поедут, за границей в 10 раз дороже – все, шабаш. Только мы. И вот эти качества: способность к риску плюс «рукоделие», плюс, конечно, высокий профессионализм и квалификация, плюс постоянная работа над собой – сумма данных качеств создает хорошего хирурга.
«&»: После неудачных операций, смерти пациентов вы не раз хотели бросить хирургию. Что вам помогало удержаться, преодолеть душевный кризис?
Н. А.: Да, я бросал хирургию. У меня были простои до четырех месяцев, когда не брался за операции. А потом все-таки сдавался и возвращался. Во-первых, помощники давили: «Ну как мы тут без тебя?». Ведь я был лидером, меня уважали. И это главное. И потом, операции доставляли мне удовольствие свершения – это точно. Это все равно, что часы чинить, за которые никто не брался. Но в 80 лет я прекратил оперировать, так как считаю: работа хирурга настолько ответственная и тонкая, что я просто не имею морального права оперировать в таком возрасте. На этом закончилась моя хирургия. Хотя есть хирург Углов в Ленинграде, ему 90 лет, и он до сих пор оперирует. Но я считаю, что это неправильно.
Лидеры двигают мир
«&»: Вы много работали над моделями человека и общества. А свою жизнь и карьеру вы моделировали под успех и признание?
Н. А.: Ничего специально для успеха я не делал. Я работал только для дела, старался делать его хорошо. А если хорошо делаешь свое дело, то успех приходит обязательно. Поэтому я не могу сказать, что у меня не было успеха. Успеха было полным полно!
«&»: Высший пилотаж в сердечно-сосудистой хирургии – это операция по пересадке сердца. Вы хотели попробовать это сделать?
Н. А.: Когда Бернар пересадил сердце – это был вызов всем кардиохирургам. Я знал, что мой уровень ниже мирового, но все же решился попробовать. Мы начали эксперименты на собаках: удавалось пересадить сердце и убедиться, что оно работало. Но для человека главная проблема – это донор. Нужно бьющееся сердце при погибшем мозге. И однажды привезли молодую женщину после автомобильной аварии: сердце еще работало, а голова сильно разбита, на энцефалограмме – прямая линия. Жить она не будет. Но я не смог преодолеть психологический барьер – уговорить родственников, которые все надеялись, что она будет жить. У меня не хватило мужества оказывать на них давление. Мы ждали несколько часов, пока не стало ясно, что это бесполезно, умирающее сердце пересаживать нельзя. Я объявил отбой и больше опыт не повторял.
«&»: Вы всегда были очень независимым человеком, при любой власти. Я помню ваши публичные лекции, где вы называли вещи своими именами, бесстрашно по тем временам. Не боялись КГБ?
Н. А.: Я очень любил читать лекции. Наверное, мне льстили аплодисменты и возможность говорить на грани дозволенного. КГБ я не боялся, я же был депутатом Верховного Совета, и меня не так просто было ущипнуть. Темы у меня были самые разные: от здоровья до социализма и искусственного интеллекта. Правда, однажды вызвал меня министр и говорит: «Ты перестань читать народу всякую муть! Тебя представили к герою. А героя тебе не дадут, если будешь контрреволюцией заниматься». Героя мне дали. Ко мне хорошо Щербицкий относился, поддерживал. Но дружбы с начальниками я никогда не водил. Я с ними не то чтобы водки, я с ними и чая не пил! Никогда!
«&»: Следовали булгаковскому правилу никогда ничего не просить?
Н. А.: Да. Никогда ничего не просить, сами все дадут. Сами все и дали.
«&»: Очень удивляет, как это вам удалось миновать священное членство в комсомоле и партии и при этом четыре срока пробыть депутатом Верховного Совета?
Н. А.: А я был конъюнктурно выгодный для коммунистов человек. Авторитет среди народа огромный. И в то же время нельзя же было одних только коммунистов выбирать, надо было и беспартийных. Меня всегда беспроигрышно выбирали. А я ведь никогда общественными делами не занимался. Только однажды был заместителем пионервожатого, на этом и закончились все мои партийные поручения. Когда меня в 1962-м выдвинули, я боялся, что если откажусь, то меня выгонят с работы, оперировать запретят. А для меня это было смерти подобно. Думаю: «Ну вас к черту, а то ведь пропадешь». Так и стал депутатом. И потом все время выбирали и выбирали. Пока КГБ, наконец, не возмутился моими лекциями. А я же за социализм был. За социализм с «человеческим лицом», знаете ли, романтический. Но они не поняли.
«&»: Да, тогда лидеры не приветствовались, а назначались. Вы были лидером во многих направлениях своей деятельности. Как вы считаете, вообще лидерство – это здоровое качество?
Н. А.: Лидерство – великое качество! И отрицательное отношение к лидерству тогда – это была чистая блажь и фарисейство. Секретарю обкома не нужен был лидер. Ему надо было самому сидеть в кресле. И возникла интересная ситуация, которую биологи вычислили. В любой системе, где руководит лидер, всегда возникает вопрос о преемнике. И в той системе, которая у нас тогда была, с назначенными лидерами по разнарядке, интерес директора заключался в том, чтобы выбирать себе зама поглупее. В результате произошло то, что у нас было при Советах – постепенная деградация руководящих кадров. А самая большая беда в том, что, когда произошла перестройка, эти «выродившиеся кадры» заняли руководящие посты. Что сейчас и расхлебываем.
«&»: Лидерские качества смоделировать в человеке можно?
Н. А.: Создать нельзя. Прибавить немножко можно. Лидерство – это тренируемая функция. Правда, малотренируемая. Если от природы человек не лидер, то, извините, лидера из него никогда не будет. Но если есть задатки, их можно развить. Лидерство – это двигатель прогресса. Именно лидеры двигают жизнь, двигают мир. Личные амбиции лидеров всегда очень велики, но и само дело им доставляет удовольствие. Такая система очень эффективна: сильные работают во всю силу, слабые – подтягиваются и подгоняются страхом потерять место. И все движутся вперед.
«&»: Что нужно человеку в себе преодолеть, чтобы состояться как личности?
Н. А.: Лень прежде всего. Просто люди рождаются ленивыми. Потому что природа заложила во все живые существа лень. А так как, кроме лени, есть еще жадность на еду, а еды всегда мало, то все живые существа вынуждены напрягаться. Но теперь еду благодаря технике стали делать дешево, и в результате лень превалирует. Работать надо! Учиться надо! Добиваться! Само собой ничего не приходит. У нас соревновательный век. В нашем соревновательном обществе теперь надо всего добиваться самому.
Оптимальной модели нет
«&»: Вам не предлагали уехать на Запад и работать там?
Н. А.: Нет. Мне никто не предлагал. Когда перестройка началась, и стали предлагать, я был уже старый.
«&»: С вашим-то именем?
Н. А.: С каким бы именем ни был, но если тебе 70 лет, то кому ты там нужен? Поздно уже было. А если бы и раньше предложили – не поехал бы. Я достаточно известен там как писатель – вот 4 полки моих книг, изданных на Западе. Так что известности мне вполне достаточно.
«&»: Кстати, как вы к этому пришли, ведь начали писать довольно поздно?
Н. А.: А пришел так: однажды осенью 1962 года после смерти при операции больной девочки мне было так скверно на душе, хоть вешайся. Ну, сначала я выпил, а потом сел и описал этот день, все несчастья и неудачи этого дня. Долго правил рукопись. Потом показал другу-хирургу в Москве, склонному к писательству. Он мне сказал: «Вот описал первый день и умер бы. Все бы сказали – какой классный писатель помер!». Через месяц прочитал приятелю – писателю Дольду-Михайлику. Ему понравилось. Он помог мне напечататься в журнале «Киев». Потом эту повесть перепечатали в «Науке и жизни», в «Роман-газете», издали отдельной книжкой. И пошло-поехало. Оказалось – большой успех. Американец Сент-Джордж перевел на английский, потом перевели почти на все европейские языки. В общей сложности издали больше тридцати раз. И тираж достиг семи миллионов, так же, как у книги «Раздумья о здоровье» – изложение моей «Системы ограничений и нагрузок». Мне понравилось писать, до сих пор пишу, хотя уже не столь успешно. Но для меня сейчас писательство – это жизнь. Могу сказать, что литературная карьера удалась.
«&»: Вы на компьютере работаете?
Н. А.: Да. Я шесть лет назад освоил компьютер и теперь работаю только на нем – хорошая вещь.
«&»: Над чем сейчас работаете?
Н. А.: Идет перелицовка всякой всячины. Из большой «Энциклопедии Амосова» делаются короткие варианты для покет-буков. Моя последняя книга воспоминаний «Голоса времен», написанная до операции, довольно объемная получилась. Я из нее сделал более короткую версию для Интернета. А потом издали короткий вариант, говорят, получилось лучше, чем было. Сейчас делаю философскую серию о человечестве. Меня интересует будущее человечества, потому что пока оно развивается «творчески», назовем так условно. Мне хочется попытаться смоделировать, как и куда пойдет все дальше, пощупать законы развития. Несмотря на мою склонность к изобретательству, я глубоко убежден в биологической сущности человека. Кроме коры головного мозга, которая, как мне кажется, не очень биологична. Биологическая сущность человека толкает его на необдуманные поступки. А мозг нагружает эту биосущность тем, что надо что-то придумать, чтобы выжить. Потому что все движение человечества направлено в сторону его разрушения.
«&»: Вы как-то сказали, что человечество погубят «мясоеды и автомобилисты». И сейчас так думаете?
Н. А.: Конечно! Шоферы и мясоеды губят человечество. Человечество тратит гораздо больше, чем ему надо. Потому что природа человека сделала очень экономным. Каждый человек в высокоразвитых странах мог бы тратить материальных ценностей в виде пищи и вещей в 4-5 раз меньше. Так мало можно есть, это я по себе знаю. Но не могут же остановиться! Одна часть населения земного шара занимается обжорством, другая – голодает. Но страхи мирового голода тоже преувеличивать нельзя. Планетарного голода у нас еще нет, есть голод изолированный, в отдельных странах. Так что прогресс пока успевает обеспечить потребности, по крайней мере, для того золотого миллиарда, к которому мы движемся. Но это ненадолго.
«&»: Вы моделировали общество будущего? Какая модель более приемлема? От чего человеку следует отказаться?
Н. А.: От машин прежде всего, как это ни странно. И меньше надо есть. Вот две вещи, которые необходимы. Нельзя потреблять такое количество материальных ценностей без всякой необходимости. Кому нужно, чтобы один человек сидел в машине и гнал 80 лошадиных сил? Почему ему не поехать на автобусе? Пусть он пешком пройдет пять кварталов. Здоровее будет. И зачем надо постоянно менять костюмы, которые еще можно носить? Вообще человечество идет не туда, если можно так выразиться. И мне иногда на него грустно смотреть. Я работаю над созданием модели человечества будущего, но оптимальной модели нет. А ведь она должна быть. Вот мне под занавес жизни интересно еще успеть додумать эти вещи, для себя хотя бы, как это все будет развиваться. Очень интересно.
Эксперимент не удался… Да здравствует эксперимент!
«&»: А как проходит ваш эксперимент по преодолению старости, который вы начали девять лет назад?
Н. А.: Вот, милая моя, эксперимент прогорел. Я решил, что с возрастом можно бороться при помощи сильного увеличения нагрузок. И увеличил их постепенно: до трех тысяч движений, половина из которых с пятикилограммовыми гирями, бегал пять километров в день. Сначала помолодел лет на десять. Но потом в организме произошли какие-то нестыковки. Порок сердца развился еще больше, что привело к операции. Прооперировал меня немецкий хирург Керфер. Стало лучше, опять бегал. Но в январе этого года меня достал инфаркт настоящий. Опять стало хуже. В общем, в эксперименте были допущены ошибки.
«&»: Вы так спокойно об этом говорите, будто экспериментировали не над собственным организмом, а над белой мышкой… И зачем вообще был нужен такой риск?
Н. А.: Но я же экспериментатор по природе своей. А провести эксперимент над самим собой – это очень интересно для ученого! Чересчур большие нагрузки были взяты. В результате мне стало трудно ходить. Я на улицу почти не выхожу, отрабатываю свою ходьбу на тренажере. Переоценил себя, свои возможности. Но потому это и называется экспериментом, а девять десятых экспериментов всегда оканчиваются неудачей. Однако я и сейчас занимаюсь гимнастикой, иначе не могу.
«&»: Какие выводы вы для себя сделали? Продлить жизнь можно, но остается вопрос, в каком качестве?
Н. А.: Да, в каком качестве – очень важно. Разве это жизнь, если я ходить не могу? А с другой стороны, голова ведь работает! Чего еще человеку надо? Старение, к сожалению, остановить нельзя. Как сказал кто-то из великих, стареть – плохо, но это единственный способ пожить дольше. Я отлично сознаю, что последствия эксперимента для меня плохо кончатся. Тем более душа бессмертна. Что там будет? Хотя, не верю я в это. Нет там ничего.
«&»: Вы продолжаете не верить в Бога и загробную жизнь как истинный материалист?
Н. А.: Не хочу я загробной жизни! Я не такой грешный человек, чтобы попасть обязательно в ад. Но и в рай я тоже не хочу! Я хочу просто исчезнуть совсем, без всякого там продолжения. Потому что продолжения загробной жизни, описываемые в различных книжках, довольно глупые. Ничего там интересного нет. А в Бога хотел бы поверить, потому что есть вопросы, на которые я до сих пор не нашел ответа. В последние пять лет я увлекся идеей самореализации материи. После большого взрыва в элементарных частицах способность к соединениям оказалась больше, чем способность к распаду сложных структур, которые образуются, что и предопределило усложнение материи. Поэтому мир все время усложняется и усложняется. Вот эта самая организация материи не требует вроде никакого Бога. Я всегда привожу такой пример – узор от мороза на стекле: холод, пары воды – и возникает красивый узор. Сотрете этот – получится новый, совершенно другой. Вроде и не надо придумывать никакого Бога, но одновременно возникает вопрос: «А кто заложил эту программу?». Так что не все так просто.
Жизнь продолжается
«&»: В парапсихологию и параллельные миры вы верите? Недавно вы вели переписку на эти темы, опубликованную в прессе.
Н. А.: Мне о парапсихологии еще до войны рассказывал ссыльный профессор Лошкарев. Тогда не было ни книг, ни информации на эту тему. А сейчас она мне очень интересна. Я размышляю о параллельном существовании «другой физики». Уж очень многое об этом свидетельствует, но в то же время, как только доходит до реальных доказательств, – ничего нет.
«&»: При вас же люди пребывали в состоянии клинической смерти. И что, никто ничего не рассказывал, что там видел? Тоннели со светом, например?
Н. А.: У нас достаточно было оживленных в реанимации, и у всех мы спрашивали: «Что ты видел?». Ничего не видел. Да, рассказывали, что видели, как вокруг них все ходят. Но это – отстраненность: можно только представить себе, что ты лежишь, а вокруг все ходят, но не больше. Никаких тоннелей со светом. Я склонен все это относить к галлюцинациям. Потому что кора головного мозга человека – удивительная вещь! Сто миллиардов нейронов! И они еще соединяются с тысячей других. Данная цифра меня убивает! Что можно из этого множества сделать – невообразимо! Поэтому человек может столько всего выдумать, такие модели создать, что их просто не опишешь. Непонятно здесь многое. Но все понятным и быть не может. Поверить в то, что существует две жизни, одна – наша физическая и интеллектуальная, и другая еще, рядом – это искушение я не преодолел. Не исключена возможность, что эта другая жизнь все время подстраховывает и определяет нашу первую. И если есть другая физика, не исключено, что в космосе что-то сохраняется… Это мне безумно интересно узнать.
«&»: Николай Михайлович, вы прожили такую долгую насыщенную жизнь. Можете назвать себя счастливым человеком?
Н. А.: Да, я мог бы сказать, что счастливый человек, потому что всегда дерзал что-то делать, и мои дерзания удавались. Фатальные ошибки тоже были. Смерти были. Но все-таки успешных операций было больше. И кроме того, ошибки, которые я совершал, никогда не были зациклены на материальной выгоде. Денег мне всегда хватало, потому что худо-бедно за книжки что-то платили. Сейчас о деньгах я беспокоюсь только в одном плане – вдруг мне еще раз придется ехать на операцию в Германию. Недавно мои знакомые видели профессора Керфера, он им сказал: «Пусть Амосов не беспокоится. Если надо, я ему сделаю пересадку сердца». А операция денег стоит. Проблема денег для меня никогда не была главной. На жизнь мне очень мало нужно. И жена моя Лида – тоже скромный человек. Мы вместе почти уже шестьдесят лет, с 1943 года. Так что жизнь я прожил хорошую, но и хорошая жизнь всегда заканчивается. Однако я не боюсь этого совершенно.
«&»: Давайте не будем о грустном. Что вас еще в жизни радует, кроме ваших достижений в хирургии, науке, литературе?
Н. А.: Дочь меня моя радует. Вот что мне доставляет истинное удовольствие. Толковая девка вышла. Сейчас она восходящая звезда: кардиолог, профессор, член-корреспондент Академии наук, но я вкладывал в ее развитие очень многое. Да и задатки, видимо, были очень хорошими. В мединститут Катя поступила в 15 лет: в один год сдала экзамены за три последних класса школы. Любовь к дочке была самым сильным чувством в моей жизни. Воспитывал ее по науке: в три года умела читать, с 4-х – английский. В тридцать три года защитила докторскую. Вот такая получилась дочь. Горжусь. Правда, хотелось бы шире, так как медицина – слишком узкий профиль, но все равно рад ее успехам.
P.S. 6 декабря Николаю Михайловичу Амосову исполнилось 89 лет.
Журнал «&» от всей души поздравляет выдающегося кардиохирурга, ученого, писателя и замечательного человека Николая Михайловича Амосова с Днем рождения и 70-летием уникальной медицинской практики.
| СПРАВКА «&» Николай Амосов, кардиохирург, академик, писатель. Родился 6 декабря 1913 года в деревне под г. Череповцом (Россия). В 1939 г. окончил с отличием Архангельский медицинский институт. Параллельно учился в заочном индустриальном институте и в 1940 г. получил диплом инженера, также с отличием. Всю войну прослужил ведущим хирургом полевого подвижного госпиталя (ППГ-22-66 на конной тяге). После войны работал главным хирургом Брянской областной больницы. В 1948 году защитил кандидатскую диссертацию в г. Горьком. В 1952 г. переехал в г. Киев. В 1953 г. защитил докторскую диссертацию, начал делать простые операции на сердце, возглавил кафедру сердечно-сосудистой хирургии в тубинституте. В 1957 г. разработал собственный проект АИК (аппарата искусственного кровообращения). В 1958 г. в Институте кибернетики создал специальный отдел, занимающийся механизмами разума и искусственного интеллекта; моделями личности и общества; регулирующими системами организма и другими направлениями медицины, психологии и социологии. В 1983 г. назначен директором Института сердечно-сосудистой хирургии. В 75 лет (в 1988 г.) ушел с этой должности. В 80 лет (в 1992 г.) прекратил оперировать. Награды и достижения:
Издал десятки научных трудов по хирургии легких и сердца, биологической и медицинской кибернетике. Опубликовано 6 книг беллетристики: «Мысли о сердце», «Записки из будущего», «ППГ-22-66», «Книга о счастье и несчастьях», «Раздумья о здоровье», «Голоса времен». Книги были изданы на тридцати языках и разошлись миллионными тиражами в разных странах мира. В 2002 г. издательство «Сталкер» выпустило в свет книгу «Энциклопедия Амосова. Алгоритм здоровья. Человек и общество». |